тиканье песочных часов
Тут был свой особый мир, ни на что не похожий, тут были свои особые законы, свои костюмы, свои нравы и обычаи, и заживо мертвый дом, жизнь – как нигде, и люди особенные.
Человек есть существо ко всему привыкающее, и, я думаю, это самое лучшее его определение.
Главное основание всего острожного населения составляли ссыльнокаторжные разряда гражданского. Это были преступники, совершенно лишенные всяких прав состояния, отрезанные ломти от общества, с проклейменным лицом для вечного свидетельства об их отвержении.
Например, я бы никогда не мог представить себе : что страшного и мучительного в том, что я во все десять лет моей каторги ни разу, ни одной минуты не буду один?
Но были и мрачные дни, почти всегда молчаливые. Вообще жизнь свою редко кто рассказывал, да и любопытство было не в моде, как-то не в обычае, не принято.
Было несколько истинно сильных людей; те были просты и не кривлялись. Но странное дело: из этих настоящих сильных людей было несколько тщеславных до последней крайности, почти до болезни. Вообще тщеславие, наружность были на первом плане. Большинство было развращено и страшно исподлилось. Сплетни и пересуды были беспрерывные: это был ад…
А какие были они все мастера ругаться! Ругались они утонченно, художественно. Ругательство возведено было у них в науку; старались взять не столько обидным словом, сколько обидным смыслом, духом, идеей, - а это утонченнее, ядовитее.
Всего более страшились они в нем его проницательного, рысьего взгляда, от которого нельзя было ничего утаить… Он только озлоблял уже озлобленных людей своими бешеными, злыми поступками…
Кстати: ничего не может быть любопытнее этих странных вспышек нетерпения и строптивости. Часто человек терпит несколько лет, смиряется, выносит жесточайшие наказания и вдруг прорывается на какой-нибудь малости, на каком-нибудь пустяке, почти за ничто. На иной взгляд можно даже назвать его сумасшедшим; да так и делают.
Конечно, остроги и система насильных работ не исправляют преступника; они только его наказывают и обеспечивают общество от дальнейших покушений злодея на его спокойствие. В преступнике же острог и самая усиленная каторжная работа развивает только ненависть, жажду запрещенных наслаждений и страшное легкомыслие. Но я твердо уверен, что знаменитая келейная система достигает только ложной, обманчивой, наружной цели. Она высасывает жизненный сок из человека, энервирует его душу, ослабляет ее, пугает ее и потом нравственно иссохшую мумию, полусумасшедшего представляет как образец исправления и раскаяния.
Часть пытки, бессмыслицы, унижения и стыда есть непременно и во всякой вынужденной работе, каторжная работа несравненно мучительнее всякой вольной , именно тем, что вынужденная.
Мне пришло раз на мысль , что если б захотели вполне раздавить, уничтожить человека, наказать его самым ужасным наказанием, то стоило бы только придать работе характер совершенной , полнейшей бесполезности и бессмыслицы…
Толочь песок… перетаскивать кучу земли с одного места на другое и обратно… наказание превратилось бы в пытку…
Человек есть существо ко всему привыкающее, и, я думаю, это самое лучшее его определение.
Главное основание всего острожного населения составляли ссыльнокаторжные разряда гражданского. Это были преступники, совершенно лишенные всяких прав состояния, отрезанные ломти от общества, с проклейменным лицом для вечного свидетельства об их отвержении.
Например, я бы никогда не мог представить себе : что страшного и мучительного в том, что я во все десять лет моей каторги ни разу, ни одной минуты не буду один?
Но были и мрачные дни, почти всегда молчаливые. Вообще жизнь свою редко кто рассказывал, да и любопытство было не в моде, как-то не в обычае, не принято.
Было несколько истинно сильных людей; те были просты и не кривлялись. Но странное дело: из этих настоящих сильных людей было несколько тщеславных до последней крайности, почти до болезни. Вообще тщеславие, наружность были на первом плане. Большинство было развращено и страшно исподлилось. Сплетни и пересуды были беспрерывные: это был ад…
А какие были они все мастера ругаться! Ругались они утонченно, художественно. Ругательство возведено было у них в науку; старались взять не столько обидным словом, сколько обидным смыслом, духом, идеей, - а это утонченнее, ядовитее.
Всего более страшились они в нем его проницательного, рысьего взгляда, от которого нельзя было ничего утаить… Он только озлоблял уже озлобленных людей своими бешеными, злыми поступками…
Кстати: ничего не может быть любопытнее этих странных вспышек нетерпения и строптивости. Часто человек терпит несколько лет, смиряется, выносит жесточайшие наказания и вдруг прорывается на какой-нибудь малости, на каком-нибудь пустяке, почти за ничто. На иной взгляд можно даже назвать его сумасшедшим; да так и делают.
Конечно, остроги и система насильных работ не исправляют преступника; они только его наказывают и обеспечивают общество от дальнейших покушений злодея на его спокойствие. В преступнике же острог и самая усиленная каторжная работа развивает только ненависть, жажду запрещенных наслаждений и страшное легкомыслие. Но я твердо уверен, что знаменитая келейная система достигает только ложной, обманчивой, наружной цели. Она высасывает жизненный сок из человека, энервирует его душу, ослабляет ее, пугает ее и потом нравственно иссохшую мумию, полусумасшедшего представляет как образец исправления и раскаяния.
Часть пытки, бессмыслицы, унижения и стыда есть непременно и во всякой вынужденной работе, каторжная работа несравненно мучительнее всякой вольной , именно тем, что вынужденная.
Мне пришло раз на мысль , что если б захотели вполне раздавить, уничтожить человека, наказать его самым ужасным наказанием, то стоило бы только придать работе характер совершенной , полнейшей бесполезности и бессмыслицы…
Толочь песок… перетаскивать кучу земли с одного места на другое и обратно… наказание превратилось бы в пытку…
-
-
27.04.2004 в 17:50меня на очень определенные размышления...
на очень даже скажу странные размышления...
по-моему, я наконец могу сказать кто же мой любимый писатель...
или это только временно??..
поживем - увидим... бессмертные слова =)